Николай Гренадер, пожалейте, хотя бы, афроамериканцев Фергюссона. Возможно там даже найдутся болельщики Вашего боевого гимна, если замените аббревиатуру в конце стиха на "дядю Сэма".
Ekmrf
05.11.15 09:14
Здравствуйте, Маргарита Анатольевна. Простите мой идиотизм и мою наивность, но… А участие Шклярского Эдмунда Мечиславовича в «Династии»: возможно ли это? интересно ли это Вам? По-моему, могло быть очень-очень неожиданно
•
Добрый день! думаю, что самому Шклярскому это не очень интересно 05.11.15 12:42
Margenta
Николай Гренадер
05.11.15 06:52
Победим эту мрась!
Разорван мир, блещут флаги и вожди Время плавит города, развея прах золы Правды нет! Власть отребья и шуты В ярме толпа зажатая в тиски
Смертью жгут «железо страны» Лишь отравой небо коптя Земля и добро за грош спущены На плаху того, кто был у руля!
Глядит горстка паскудой с угла Огородившись в страхе стеной Корчит звездой себя каждая блоха Ну корчись пока живой
Пускай шипят змеи С разных сторон и Верхушка Москвы Несет врагам дань В нас не вздрогнут сердца Огнем, вихрем войны Мы победим, победим эту мрась!
У них только цель людей затоптать Утробу насытить и шкуру спасти Но мы будем дружно в их рожи плевать Слышишь солдат с нами ли ты? С нами ли ты?
В душах горит славы костер Бог, отцы нам велели стоять Скалится зверь и как не хитер Под натиском русским попятится вспять! Попятится вспять!
Мечется зло скользкой змеей Кругом кавардак, но факел вперед! Пророки вторят кровавой ценой! США червем презренным умрет!
Но кем-то закольцованы известные пути, Как с поезда, как с поезда нам в сторону сойти?
"Не жди других, пока еще не поздно. Разбей стекло и прыгай под откос"(с)
Эх, моя юность... Зацепинг на московском ж/д кольце - был тогда моим любимым экстримом, когда мы заскакивали, как индейцы, на движущиеся поезда перед Андреевским мостом через Москва-реку. Там же, в основном, и спрыгивали, возвращаясь. Теперь это культовое молодежное увлечение. Да и мост тот уже культовый)
Гремят, стучат колеса, и как летят года Всю жизнь нас друг от друга уносят поезда, Тот поезд - поезд встречи, разлуки поезд тот, Тот лечит, тот калечит, знакомый наперед.
Но кем-то закольцованы известные пути, Как с поезда, как с поезда нам в сторону сойти?
От Курского вокзала до самых Петушков И с умным выпивал я и видел дураков, Я выучил все звезды на небе за года, Но только Вифлеемской не видел никогда.
Всю ночь стучат колёса под реквием с лезгинкой, Всю ночь гуляют гости на свадьбах и поминках. Как в Тишине Матросской, ты к камере прирос, И письма от заочниц не вызывают слез.
Любовь войдёт без спроса в купе где слышен плач, Утешит как ребёнка и вложит в рот калач. И вроде бы утешит, но мучает вопрос: Куда мы мчимся ночью под вечный стук колёс?...
А может этот поезд давно уже не твой? - И вот прошла удача и счастье стороной. Заснул под стук колёс ты и просыпаясь вновь Уже оброс коростой - сварливою женой....
Но кем-то закольцованы привычные пути, Как с поезда, как с поезда нам в сторону сойти?
А может быть ответ лежит за гранью слов, И богу неизвестно о том что он есть Бог. Но нам дано Его почувствовать пока В глазах любимой женщины, в дыхании цветка.
И для в пути усталых нам кажется тогда Горят огни вокзалов спасительных всегда.... Покажется на миг вдруг: Вот Город Золотой С Прозрачными воротами и яркою Звездой!
Но снова, снова, снова уходят поезда, От рождества Христова до вечного суда... Ведь кем-то закольцованы незримые пути, Как с поезда, как с поезда нам в сторону сойти?
Друзья, нужна помощь (подписи) для борьбы против новейшей разработки сил Зла аппарата чиновников - сайта "Активный Гражданин", позволяющего коррупционерам "умывать руки" при внедрении своих незаконных и антиприродных проектов.
Уникальность этого момента в том, что осталось набрать всего 9 подписей до необходимой 1000, и Самайн уже бушует.
Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду. — Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы? Скрытый текст
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой. — Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература? — Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия. «Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича. — Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать? — Я, собственно… — собеседник замялся. — Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то… — Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух. — Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес. — Говорите, я запомню. В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили. — Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете? Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их. Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы. В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль. «Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду». Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть. Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту. — Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать? Максим помялся, осторожно уселся на край стула. — С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили. — Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных. — Нигде? — спросил Максим тихо. — Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим? — Да, продолжайте, пожалуйста. — В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков. Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб. — Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим! — Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам. — У вас есть дети? — Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня? — Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу. Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился. — Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела… — Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович. — Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит? Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром. — Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра. — Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте. Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть. — Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать. «Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин». Лермонтов «Мцыри». Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий… Максим слушал. — Не устали? — спрашивал Андрей Петрович. — Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста. День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий. Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн. Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков. Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый. Классика, беллетристика, фантастика, детектив. Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо. Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону. — Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос. Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю? Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу. — А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём. — В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович. — Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался. — Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой? — Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал. — С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите? — Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят. Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами. «Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…». Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол. Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота. Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил. Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё. Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше. — Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка. — Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто? — Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса. — От… От кого?! — От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его… — Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка. Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку. — Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он. — Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить? Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад. — Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.
В Кенсингтонском сказочном саду, Как на лодке, В маленьком корыте, Плавает, играя на свирели, Мальчик, всеми взрослыми забытый, Выпавший в окно из колыбели. Лунной ночью на лужайке мшистой Веселится, скачет на козле он, Только на рассвете снова снится Как летит он к недоступной двери....
Наступает ночь И черной птицей Он летит к закрытому окну, Кровью грудь окрашивая вновь.... Снова матери сон беспокойный приснится, Но она никогда не откроет окно. Дом когда-то родной Стал теперь незнакомым, Малыши вырастают из детских пеленок... Только он навсегда остаётся ребёнком.
Желтым лепестком летит над озером Отражаясь в лодочке луна, Питер Пэн, стучаться слишком поздно У её закрытого окна!
Только девочка Мэри Над ним прослезится одна, Находя под окошком Кровавые перья, Только время идёт И девчонки взрослеют, Вот она уже чья-то жена... И уже не придёт как рассвет заалеет К нему в тайную лодку она.
Желтым лепестком летит над озером Отражаясь в лодочке луна, Питер Пэн, стучаться слишком поздно У её закрытого окна!
Настанет день И Питер Пэн покинет этот мир, Свирель замолкнет насовсем, Затертая до дыр. И осень мертвая войдёт В давно отцветший сад... И аист в клюве принесёт В дом нового птенца.
Приметы, знаки... Всё отражается здесь, на этом песке, как некогда отразилась арийская байк-культура в металлических фетишах родного вражеского "Manowar"а... Или всё возвращается?
•
Она иногда возвращается:)) 29.10.15 13:34
Margenta
Давненько здесь не появлялся. Всем здрасьте. Маргарит Анатольевна, сегодня во сне гулял с Вами по Москве. При том, что как бы до того, я напрочь забыл о вашем существовании 0_о
Вчера ко мне зашли три серьезных молодых человека (Влад Анастасов, Даниил Невзоров, Сергей Берец) с намерением поговорить о рок-музыке и снять наш разговор на камеру. Поговорили... Фильм о рок-музыке, которые делают ребята, обещает быть очень насыщенным и длинным. "7 сезонов по 12 серий каждый", - пошутила я. Персонажей в этом фильме - море. очень интересен результат. Спасибо ребятам за беседу. И за актуальную "дьявольскую" тему:))
Темный поток врывается в душу Время и жизнь назад не вернуть. смерть и судьба поставит крест на земле, где и кончится путь…
Судьбы умчатся вихрем огня Сгорает комета -не оставя следааа... Но вечно жжет сердце тоска Мрачное дно - жизни путь пустота
Здесь жизнь мертва, разбита во сне Истлеет покой, оборвавшись в тишине Мир на краю к подножьям пропасти пал, Кровавый восход - свирепствует шквал!
Звезды и море все погрузится в мрак! тучи людей развеются в прах пепел и пыль станут могилой тем, кто справедливость развращал их царство руины в пустыне унылой Их души горят в адских кострах!
Пустынная дорога вьется в даль Растерзана любовь и ничуть не жаль! Века растопчут в пыли нечестий град, Сгинет во тьме « проклятий смрад »
Вместе с подлостью сгниют подлецы Жадность богачей утонет в грязи Народ вырвется к солнцу побеждая прах Закатит пир на тлеющих костях!
Царство наживы на согнувшихся судьбах Достоянье страны-разрушенный храм! В жадности власти правды не будет Пропели закон, как подобает льстецам…
Нищий народ запутанный в лжи Беспомощен в коварной игре Прав видимость маски Бросили костью толпе!
Здесь обманчива свобода Здесь справедливость не найти Нами движет одно… Взяться за меч и в атаку идти!
Флаг пораженья обагрился в крови За нами победа и величье страны! Впереди знамя свободы До последнего будем стоять Эй! Ни шагу назад в атаку! пора наступать!
Ничтожная горстка предателей, глупцов Разрушила и продала Великий союз! За него миллионы бойцов Щитом стояли жизнь не щадя
Угасли огни столетних надежд, Но светлая память жива Судьба нас зовет карать всех невежд Трубит справедливость ура!
Возмездие, как гром ударит в этот мир И не куда бежать всех страх оледенил Искореняется огнем капиталистический уклад, Когда снова в свой черед Летит врагам снаряд!
Поднимемся волной Сметем весь подлый сброд И вздрогнет мир земной, Когда держава власть возьмет!
Странный голос, сон безумный Тенью за тобой Над душой он властен Таинствен демон злой Адрес затвержённый Мучится в мозгу Жизнью утомленной Ты искусил судьбу!
Упал на Петербург туманный серый день Замкнулся адский круг Дверь номер двадцать семь Сомнения жесток Мрак-шея на петле Приблизился твой рок Портретом на стене
Призрачный старик Ворвался тенью в ночь, но сдержав свой крик ты играть не прочь Две колоды карт, Мертвая рука « Я прометил ШТОСС» Ход, карта в бой пошла!
Убитая семерка сверкнула пред тобой насмешливо и колко черт кивнул главой Смутило поражение рассудок замолчал Где смысл, где значенье? за что бы ты играл?
Лихорадкой нетерпенья От бешенства сгорал , шаркают за дверью шаги - твой час настал! луною озарилась фигура мертвеца стол, игра возобновилась Но что?…явилась! Кто? Она!
О сколько в ней любви Небесной отраженья И тайною мечты восторгов упоенья Туманною слезой блестят ее глаза от нежности порой задумчиво грустна
от трепета забилось воскресло сердце в нем желанием искрилось, кровь пенилась вином романтическим дыханьем та жизнь родилась в ней и в пламенном касанье и сладостью очей
Божественным виденьем В безумстве опьянён исчезли страх, сомненье «да в ад за ней пошел!» любовь пылает страстно И жадно рвется жить, и цели жизнь подвластна но к счастью оборвалась нить!
В висок пулей пораженье Ты все же устоял образ пламя мановенье Надежду в ложь вселял Безбрежною тоской мир -тяжкий груз упал С проклятием, с мольбой Ты отрёкся и упал!
А видеть ее взгляд О это! Райский миг «Эй душу бы продать!» за вечный счастья лик Топор над головой Замах. Прицелилась судьба Под дьявольской игрой На карте мечется душа! Поставить на игру Пустоту! Нет ты не мог! На что то бы решится И ты решится смог!
Николай Гренадер
26.10.15 06:37
Знамя вверх!
Время дым Призраки лет Взмахнули крылом Задув огонек Смерть иллюзий! мир усмехнулся Таков был урок!
Вышел срок! Изменила мечта Мертвый мир Замыкает кольцо Смотри на сквозь Не сжигая глаза И верткую жизнь Хватай за хвост!
Все мгновенно! Ржавеет и сталь Украшенье дворцов Так что еще ждать? Если собственный рай Мирозданья колодец Познанье веков
Знамя вверх! Седлая судьбу Вести за собой Легионы побед С железной душой На белом коне Зри под ногой Сраженную тьму
Знамя вверх! Кометой душа Вспыхни, достигни Великих миров Брось их просторы Пурпурные облака Шагай по ним Сквозь холод костров!
Настанет час Сердце отыщет причал Будь жив свободным Подняв пики скал Пей ток бессмертья Из чаши богов Не пролив огня капли Ты к царству готов!
Непокорённый! Да, Непокоренный!!! Это о нем, о городе Ленинграде, блокада которого длилась с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года, блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года. Страшное время: ночами, да и не только, шли бомбежки, на руках у родителей с голоду умирали дети и наоборот: на руках детей умирали родители. Холодные зимы, голод. Единственный путь, Дорога Жизни - Ладожское озеро. Я преклоняюсь перед теми, кто выжив, смог сохранить веру в жизнь, в людей и добро, а самое главное - в Победу! Я вспоминаю погибших и надеюсь, что никогда больше такого не повторится...
Не сдаваться, не стать мародером, не выть, Убивая за хлебные крошки? Веру в святость победы сумел бы хранить Под раскаты немецких бомбежек?
Песня "Непокорённый" была прослушано мною 19 октября. Вслушиваясь в музыку, в голос Валерия Александровича, в текст я словно попала в другое время. Забыв про все, я сидела и слушала, слушала... честно скажу: пробрала такая дрожь, которую я долго не могла унять. Первые строчки, врезавшиеся при прослушивании:
Чернота. Хрупкий ладожский лед, Уходящие дети… под воду. Метроном отобьет скорбный счет Всех погибших в блокадные годы.
Когда звонила Маргарите Анатольевне, чтоб сказать, что чувствовала, понравилось или нет, то не смогла и двух слов связать. Единственное, что сказала: Спасибо! Вот и сейчас, здесь, в песках моей любимой Пустыни я повторю еще раз: огромное спасибо за текст!!!
У текста есть два варианта: оригинал и окончательный вариант. Они оба мне нравятся. Но оригинал мне нравится больше. Он трагичнее, он пропитан болью за все эти три года, что был осажден город.
Спасибо большое музыкантам за работу, Валерию Александровичу за исполнение. Красивая баллада, песня с глубоким смыслом. О жизни, о том, что в любой ситуации нужно оставаться человеком и верить в себя, в людей, в Победу!
Нервы города – вниз, к прочным нервам земли, Силы взять, и к весне возродиться… Медный Всадник к Победе всё так же летит, Неподвластной забвению птицей!
Открылась дверца. Стол-иголки-склянки. Пушистый на эмалевом. Свет бел. С цинизмом беззащитность – встреча взглядов: сталь деловитости – ответ мольбе. Скрытый текст
Из тесной клетки на минуту – воля, укол – оковы нервных проводов – и языку не дрогнуть в крике боли. Вопят глаза, не видевшие солнца, в бесстрастную надмарлевость очков…
Ткань жизни разъедают химикаты – и белый свет встал раком в облаках… На монитор выводит результаты красы радетель в маске и очках:
«объект сто-семь…» В силке голубка – сердце… Укол – и выпустят на небо взмыть. Истерзанное опытами тельце бросают в мусор. Галочка стоит.
И с зеркалом согласны, кто век – юны: с лиц эликсир стёр спирт и никотин, тени абортов, оргий и безумья; пилюли – сто лет небеса копти… И чей-то счёт пополнен новой суммой…
Плевать на Чёрном Свете сотни ле'т – как, ворованными жизнями жив в хлам? А как они, чей век – на стол из клетки и в мусорные баки со стола?..
Парфюм города К.
Приветный вздох роз, яблок, клёнов, улыбки со скамей дворов, герань на окнах, фон зелёный сосново-елевых лесов.
Одна ящерица сегодня написала стих, выкладывает его из-за кактуса:
Холодная осень потушит огонь сигареты, Дождями скользнет, как слеза, по ночной тишине, Оставит на стеклах дорожки к забытым ответам, И боль, что годами живет, не сгорая, во мне.
Оставит на память промозглое, сонное утро, Печальный скрип двери и тихое слово: «Прости»… Свинцовые тучи по лунному перламутру, Тоскливо ползут, завершая начало пути.
Мы стали чужими давно, что уже не исправить. Зачем же ночами напрасно тревожить покой. Пусть осень сгорит навсегда и следа не оставит На раненом сердце, что любит и дышит тобой…
Я имел ввиду все творчество этого проекта, так как раньше не слышал о нем, и это не так удивительно, когда я зашел в магазин муз. инструментов то обосновывая почему мне нужна именно 24 ладовая гитара, мне заявили что я не-то играю видетели,счас играют другое а что не уточнили и буд то я кому то должен, ну как то так! Не слышал я о этом проекте и о новых исполнителях, извините меня за это. Наверно что-то со временем.
•
Проект Маргента - сольный проект Пушкиной, начатый давно и подолженный с Сергеем Скрипниковым и целой группой товарищей в 2007 году альбомом "Династия Посвященных". Всего Вышло 3 "Династии Посвященных". один сингл "Цветок майорана", еще один альбом (шуточный) "Нейтрализатор мрачности". В серьезных альбомах ориентируемся на симфо-готик-музыку. Сейчас готовим со Скрипниковым материал для ДП-4, рок-оперы под названием "Окситания", о чем и шла речь.
Совет: никого не слушай. Покупай ту гитару, которая тебе нужна:)) 17.10.15 23:43
Margenta
05.11.15 12:42
05.11.15 12:43
Эх, моя юность... Зацепинг на московском ж/д кольце - был тогда моим любимым экстримом, когда мы заскакивали, как индейцы, на движущиеся поезда перед Андреевским мостом через Москва-реку. Там же, в основном, и спрыгивали, возвращаясь. Теперь это культовое молодежное увлечение. Да и мост тот уже культовый)
